ЮРИЙ КАСЬЯНИК. "ЧЕГО  БЫ  СТОИЛО  ТВОРЧЕСТВО, ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛО ЛЮБВИ?"

Предыдущая страница
 

- Юрий, как Вы с Андреем Алексеевичем Левшиновым познакомились?  - Это произошло случайно. Как-то раз я возвращался к себе домой, я тогда жил на Пушкинской, 10, и решил пойти не совсем обычным для себя маршрутом,  и я пошёл не как всегда, не по Боровой, а по улице Заслонова, к Лиговке. И вдруг увидел объявление об Андрее Левшинове. Меня так заинтересовало: целитель, йог, путешественник. Мне очень захотелось с ним познакомиться. Я и сам путешественник, я много ездил, только что вернулся откуда-то. Не помню точно, какой это был год, по-моему, 1994. Представляете, сколько мы уже знакомы? Четырнадцать лет!  - И каким образом состоялась Ваша встреча? - Это же была вывеска перед его офисом, я открыл дверь, зашёл и очутился в маленькой приёмной, очень уютной, с мягкими креслами. Там сидела девушка, я спросил у  неё, как могу увидеть господина Левшинова. Она ответила, что он, к сожалению, сейчас занят, у него сеанс, и я оставил ей для него свою карточку.

А дальше – вот не помню, то ли он мне позвонил и потом я к нему пришёл, то ли тогда же подождал, то ли пришёл ещё раз на следующий день, но мы с ним встретились, поговорили. Он рассказывал, что только вернулся из поездки за границу, потом Андрей был у меня в моей студии.   - Андрей Алексеевич был на Ваших концертах?  - На нескольких был.  - В том числе, как рассказывал Андрей Алексеевич, на Вашем юбилейном концерте?  - А как же! Был, конечно! И недавно мы виделись. Хотя встречаемся редко. Но общение у нас на редкость душевное, по-человечески душевное. Мы друг друга чувствуем, наверное, могли бы и что-то вместе делать, я думаю. Моя музыка на Западе с успехом была использована некоторыми психологами, психоаналитиками – я не буду называть имён.

- Ваша музыка целительна?  - Да, она целительна. И очень часто на моих "вторниках" люди, уже после прослушивания музыки говорили: "Господи, как будто надышались озоном, вкусили свежайшего горного воздуха!" Они чувствует небывалый прилив сил, энергии – все, вроде бы уставшие, после рабочего дня, как бы заново рождаются.   - А как чувствуете себя Вы после концерта? - По-разному. Я это не анализирую.  - Вы не раскладываете жизнь на какие-то составные части, ощущаете себя цельным?

- - Конечно, нет не раскладываю! Вот, может быть, не очень приличное сравнение, но я его приведу: если бы Моцарт осознавал, что он Моцарт, как мы его сейчас воспринимаем, то он не был бы Моцартом. Я знаю "Кто Я", в принципе, но в творчестве, наверное, это не Я, и, может, Я и не должен быть собой…

 - Возможно, это так. Тогда, Юрий, какое у Вас отношение к своим произведениям, когда они уже – в данном случае скажу так – сыграны?

 - Также разное. Иногда чувствую, что я скучаю по какой-то музыке, отыскиваю запись, слушаю, и, если совпадает, тогда – да! – если не совпадает, думаю: что за бред я сделал. А через год опять про эту же, казавшуяся "бредовой", музыку  думаю: "Как же это здорово!" Так что всё очень по-разному, никаких нет тут правил. Это какие-то энергии… Совпасть должно…
 

	- - Юрий, расскажите, пожалуйста, как совершались Ваши открытия в музыке. Может быть, даже с детства…  - Подробно – вряд ли это будет интересно, и потом это очень долго.  Первый мой интерес к музыке возник в 4 или в 5 лет, когда я одновременно выучился читать и играть в шахматы. Тогда же я начал барабанить по пианино, которое чудом сохранилось в блокаду. Потом началось моё обучение музыке. Когда мне было шесть лет, я упросил маму поменять мне преподавательницу музыки. Прежняя моя учительница, вероятнее всего, была бездарна и тупа, а дети это очень остро чувствуют, поэтому, позанимавшись с ней месяца два или три. я сказал маме, что больше туда не пойду. И мама нашла мне через знакомых совершенно гениальную пианистку. Как выяснилось, она была одной из любимейших учениц Владимира Владимира Софроницкого, училась в Харьковской консерватории, потом в Петербургской, работала у нас на радио в Петербурге. Пианистка была замечательная. Интересно ещё, что она была из такого аристократического рода, фамилия её была Аплаксина. Когда я пришёл к ней в первый раз, она сказала: "Ну что ж, я хочу тебе показать, на что способен рояль". И сыграла мне ми-бель-мажорный прелюд Шопена. Вобщем, блестящая музыка такая - супер! - Я понимаю, о чём Вы говорите, и о том, как это можно сыграть. - Да. И я мгновено влюбился в этот инструмент.
	- Фортепиано – Ваш любимый инструмент?  - Ну… вообще мой самый любимый инструмент – это моя голова.  - Кто из композиторов оказал на Вас влияние? - Стравинский, Гершвин.  - Очень разные направления. Да, конечно. Музыка Шостаковича громадное влияние на меня всегда, именно влияние своей потрясающе правдивой искренней интонацией.  -А есть искренность в музыке?  - У Шостаковича? - Вообще. -Настоящая музыка всегда искренна, а настоящая музыка может быть и в симфонии, и в "хип-хопе". Ещё Прокофьев очень сильное влияние оказал и оказывает до сих пор. Джон Кейдж, Шуберт – я его очень любил, любил  и
	люблю, и он до сих пор недооценён, также, как и Моцарт. В чём-то Моцарт переоценён, все исследователи Моцарта в основном представляют его как такого безгрешного композитора, у которого не было творческих неудач. Это враньё. У Моцарта есть более удачные и менее удачные произведения, потому что он – человек. Я бы сказал, что нет неудачных произведений у некоторых композиторов-полифонистов, которые отточили свою блестящую технику до высот неимоверных. Это Гендель, Бах. Это ещё музыка такая. Как у современных конструктивистов и авангардистов – у Ксенакиса, у Пьера Булеза, у них не может быть "чуть лучше", "чуть хуже"…  - Там сама форма диктует правила… - Там конструирование. Там определённые законы, определённые рамки, шаг влево, вправо – уже не то… А у Моцарта есть ТАКИЕ взлёты, что, слава Богу, что он избежал глубоких падений. У него либо "супер", либо "хорошо", "плохо" у него – нет. Да и что известно широкой публике из Моцарта? Три десятка произведений, которые исполняются? А у него их полторы тысячи!..  - Можно сделать программу "неизвестный Моцарт"… - Да уже делали, вернее, пытались.  - Не вызвало интереса?

 - Нет, у публики новое, вернее забытое старое увлечение – она любит шоу. Публика не то, чтобы стала хуже, она стала менее разборчивой, менее восприимчивой…

 - Более потребительской…

 - Да, я имею в виду нашу, русскую публику. Это потому, что та часть мозга, которая отвечает за удовольствие, откликается на то, что ДОСТУПНЕЕ.

 - Юрий, возможно сотворчество с публикой?

 - Конечно.

 - А в импровизации.

 Да, конечно. Я это часто делаю.

-  Каким-то образом то, как Вы импровизируете зависит от той публики, которая присутствует на Ваших концертах?

 - Иногда зависит, иногда нет. Я улетаю в любом случае. Просто иногда, если я чувствую среди публики ауру благожелательности, то играть в таком случае приятнее. Не могу сказать, что лучше или хуже, мне лично в атмосфере благожелательности импровизировать приятнее. Но если я этой ауры благожелательности не чувствую, ощущаю некое отрицание, то я просто могу быть нацелен только на игру, только на импровизацию для себя, и могу сделать нечто покруче, чем было бы с благожелательной аудиторией.
 

	- - Юрий, а по-Вашему, что такое импровизация?  - Импровизация? Во-первых, в энциклопедиях, советских, написано так: что это сочинение произведения в момент исполнения. Это может быть и в музыке, и в других видах искусства… - Это творческий акт? - Нет, творческий акт он может быть сам по себе, а здесь имеется в виду сочинение произведения, то есть создание произведения в процессе исполнения. Многие люди не очень понимают смысл этого: они думают, что всё-таки нужно иметь какую-то основу, какую-то базу для импровизации, как в джазе, например, какие-то гармонические ходы, мелюдию, но это уже, я бы сказал, не импровизация, а то, что называется в музыке "вариация" за заданную тему. "Вариационное" развитие, конечно, тоже связано с импровизацией, но так или иначе в этом случае всё это заключается в определённые рамки. Рамки эти могут быть раздвинуты автором, могут быть, наоборот, сужены… - Для большего интереса… - Да, как Стравинский говаривал, что, чем жёстче рамки я для себя устанавливаю, тем интереснее мне работать…
	- Есть в этом своя особая прелесть… -- Да, конечно. Для меня импровизация – это прежде всего совершеннейшая свобода моего духа, когда я перестаю себя ощущать земным существом, я не чувствую тяготения Земли, я улетаю, как тот Странник по звёздам у Джека Лондона. Я ничего не чувствую, и я очень часто ничего не помню о том, что я делаю.  -- Юрий, а как Вы чувствуете, что такое по-Вашему дух?  В русском языке, который вообще многозначен, у этого слова несколько значений. Как-то один английский журналист делал обо мне какую статью и озаглавил её так: "Юрий Касьянник распространяет свой дух…"  - Смешно. - Именно так с многоточием. Правда, по-английски это звучит немного по-другому, по-русски же читая можно подумать: какой там дух он распространяет… Если взять в высоком смысле, то, я думаю, что Дух – это то, что не всегда присутствует в человеке, но иногда он проникает в телесную оболочку, и тогда это называется одухотворённостью.
	- - Импровизация – это одухотворённый процесс? - Конечно, это одухотворённый процесс, безусловно. Конечно, можно тупо импровизировать…   - Можно тупо импровизировать?  - Конечно, можно. Тут спасают профессионализм, навыки. Так джазмены, кстати, работают - 90 процентов из них. Они тупо зарабатывают деньги. Они выучились обыгрывать, варьировать те или иные гармонии, и выучили 150 стандартов, и играют, как играют все. И если взять их имровизации и положить рядом – они все одинаковые.   - Юрий, а каким образом связаны профессионализм и вдохновение?  - Тут, как Вам сказать, они могут быть связаны, а могут и не быть.   - Тогда, скажите пожалуйста, необходим ли для вдохновения профессионализм? - Скажем так, профессионализм - это индивидуальный инструмент, можно достичь большего результата. Так, допустим, у человека есть одна отвёртка, а у профессионала – уже целый набор инструментов…

- - Профессионализм даёт больше возможностей?

 - Да, опыт и профессиональные знания, школа, выучка – это очень важно.

 - Юрий, я понимаю, о чём Вы говорите, это особое какое-то творческое состояние, медитативное, наверное…

 - Да, это состояние сродни глубокой медитации, но в то же время, я ведь не просто бездействую, как йог, в особой позе, энергосберегающей, когда он сидит и медитирует, я же здесь ещё, с другой стороны, по человеческим меркам, нахожусь в рабочем состоянии, я работаю, и причём работаю не только интеллектуально, но ещё и физически, потому что у меня двигаются пальцы, я работаю психически, потому что я должен держать в голове сотни параметров – я же ещё работаю с компьютерными программами…
-
- И всё это надо одномоментно синтезировать…

- Ну да, и держать под контролем. Но если бы я всё это держал под контролем разума, то я бы ничего сделать не смог. И вот в этом-то заключается парадокс и, если хотите, чудо, потому что часто после того, как я прослушиваю сделанное, очень часто – это без кокетства – мне кажется, что это делал не я.

 - Это тоже очень понятно.

 - И, может быть, я на такое, вероятно, даже и не способен часто. Здесь имеют место какие-то идеи, законы, разработанные, прочувствованные и Павловым, и Бехтеревым о том, что связано с раскрепощением мозга, с тем, что мозг – это реально маленькая Вселенная… И, конечно, когда человек поймёт, что он венец творения, ощутит, что это не просто слова, когда он проникнет  в суть этого, только тогда может наступить начало Эры Благоденствия. И, конечно, пока это не случитья, пока человек будет создавать только машины и всё больше и больше впадать в зависимость от них…
 

- - становясь сам механистическим существом… - Да, да, думаю, что это, скорее всего, приведёт человечество в тупик. Да мы сейчас уже видим, что это не просто слова, мы это уже ощущаем. И более-менее продвинутые общества в смысле трусости уже пытаются найти какие-то пути к решению этой задачи– мы-то, русские, безбашенные, на всё по фигу, видимо, пока ещё тот жареный петух ещё не совсем…  - Проснулся? - Да нет, проснуться-то он проснулся, он ещё не очень прожарился, но когда он прожарится и клюнет, думаю, что будет уже почти поздно… Поэтому, когда существует страх – хорошо. -   Страх – это замечательная эмоция, которая позволяет челвеку более или менее оценить ситуацию адекватно собственно времени, в котором он находится. Если страха нет, то человек может попасть в пренеприятнейшие ситуации. И искусство, особенно музыка, часто в себе несёт заряд такой – предупредительный. И когда мне некоторые люди ставят – и ставили, и продолжают ставить - в упрёк, что это у вас такая музыка, тяжёлая, музыка должна радовать, я им этого не говорю, но я бы сказал, что это недалёкие люди. Они думают, что жизнь это только радость. Отнюдь. Жизнь – это очень жёсткая форма… - Форма существования?

- Да, конечно, потому что мы все, человеки, мы здесь, на Земле, не для того, чтобы радоваться. Для чего мы здесь – это слишком мощная тема, можно чересчур увлечься, и очень далеко уйти от темы разговора. А музыка, повторяю, может нести в себе очень мощный предупредительный заряд, чисто информационный. Если люди не в состоянии это прочитать, они могут поплатиться, достаточно сильно. В своё время великий Рихард Штраус в симфонической поэме "Тиль Уленшпигель" предупредил человечество о нашествии нацистов. Никто этому не верил.

 - Юрий, но Вы ощущали и радость иного существования, потому что всё-таки момент импровизации это такой момент…

 - Как радость?

 - Я скажу по-другому, как параметры другого существования… Иной природы, может быть…

 - Не знаю. Может быть. Если бы мне был дан инструмент, с помощью которого я мог бы это проанализировать и разложить это по полочкам, то, наверное, я бы уже долго не жил, потому что, думаю, что это уже вторжение в какие-то запретные для нас зоны, поэтому, думаю, что нам этого знать не дано.

 - Юрий, Вы рассматриваете музыку именно как средство познания мира?

 - И средство познания мира, и средство развития мира, и средство, безусловно, коммуникации, потому что это тот самый интернациональный язык, который понимают все, и, может быть, если бы композиторы не ушли так слишком в конструирование, то этого понимания, наверное, было бы больше.
 

- - Юрий, а музыка нравственна? - Может быть и безнравственной. Как всё в этом мире.   - И тем не менее это всегда музыка?   Естественно. Разве можно сказать, что добро всегда положительно, а зло всегда отрицательно?

- Иногда говорят "добрыми помыслами…"

 - Я понимаю, но думаю, что нет. Просто и добро может быть "с минусом", и зло "с плюсом".

 - Это  о той часте силы. "что вечно ищет зла и вечно совершает благо"?

 - Ну, наверное… да. Поэтому музыка может быть и нравственной, и безнравственной.

- А для Вас это имеет значение?

- Как для человека, стремящего больше к позитиву, чем к негативу, и прославляющего больше позитив, чем негатив, - для меня это имеет значение. Сейчас объясню. Мне хочется показать людям, что негатив может быть очень страшным. И если человек не подозревает, как у него накапливается негатив в душе, и душа перекрашивается, сначала сереет, а потом чернеет, то…
 

-- Человек теряет правильные ориентиры в жизни…  - Не просто, такой человек может быть активным носителем зла.  - Юрий, Вы хотите, чтобы Ваша музыка помогала человеку найти эти вот необходимые критерии собственной оценки, понимания себя. - И это тоже. Но прежде всего, чтобы моя музыка позволяла человеку не только отыскивать эти критерии, но познавать самоё себя. Я жалею, что моя музыка не вышла к людям широко, потому, прежде всего, что, я думаю, что музыка может влиять на градус состояния общества. Те, кто иронизирует над словами Достоевского "красота спасёт мир"…

- Ошибаются?

 - Да, ошибаются.

- И всё-таки: красота спасёт мир?

- Не то что спасёт, она его уже спасает. И не раз спасала.

- А как рождается тема для импровизации?

- Тема? Также спонтанно, как всё остальное.

 - Она интересна или она просто приходит?

 - Нет, всё дело в том, что тут даже не в теме дело. Я не могу сказать, что главное в музыке – это мелодия?

 - А что в музыке главное?

 - В музыке главное… ВСЁ! Точно так же, как в человеке главное – всё, в природе главное – всё. Нельзя сказать, кто главнее, слон или муравей. И поэтому нельзя сказать, что главнее в музыке – мелодия, либо гармония, ритм, либо собственно сочетаний тех или иных интонаций, тех или иных ладов – тут уже градации бесконечны. Я думаю, что в музыке важна музыка.
 

- А что главное в музыке Юрия Касьяника? Для меня самое главное, что мои слушатели подвергаются этому мощному и доброму воздействию моей музыки. Некоторые рассказывали, что у них были ощущения полёта, счастья. Причём музыка могла быть и тяжёлая, с низкими тембрами и так далее. Курёхин назвал это "новой психоделией" и сделал меня основателем нового направления. Некоторые говорили, что моя музыка – самый безвредный наркотик в мире. Меня многие спрашивают: "Юра, что ты здесь забыл?"  - А что?  - Не знаю, Родину, наверное. - Ответ, не требующий комментариев и мне очень понятный.  Оторваться от этого…

- Для меня смертельно. Я не хочу повторить путь Бродского и Шнитке, которые умерли в разлуке с Родиной.

 - А Ростропович?

 - Ростропович исполнитель, гениальный исполнитель. Это другое, другая категория творчества…

 - А творец, он привязан к этим корням…

 - Естественно. Без этого, без языка русского жизнь уходит, как воздух из спущенного шарика. Я помню, как-то в Париже -  у меня там было всё, деньги, концерты -  я проснулся ночью и выл от тоски, от невозможности выйти..

 Не на парижскую, а на петербургскую улицу… Вы поэтому вернулись?

 - Конечно.

 - А Нью-Йорк Вам понравился?

 - Нью-Йорк – это бешеный город, в который я влюбился.

 - Вы его любите за его бешеный ритм?

 - За его бешеную страсть, это очень страстный город, это город страстей, которые там встречаются на каждом шагу.

- А Петербург?

- Петербург – думаю, что это город безстрастный, это город декаданса, город лирики. Это город безответной любви. Город этот, точно так же, как и Нью-Йорк, не прощает прежде всего…

 Слабости?

 - Не просто слабости, и даже не слабости духа, а некоей многоуровневой слабости, в том числе той, которую я бы определили как "ленивость". Именно "ленивость", а не лень. Если лень по дао – это положительное качество, ничегонеделание в том смысле, когда не человек не делает того, что не может делать, то "ленивость" – это когда человек может, но не делает.

 - А на западе?

- На западе общество и умно, и хитро, у нас оно только хитро. Поэтому на западе средний класс – это мощный буффер между властью и недовольными. И недовольным пробиться через этот буффер impossible, просто невозможно. Никогда. И поэтому там они спокойны, революций не опасаются.

 - Это даёт возможность спокойно работать?
 

- Мои знакомые американские композиторы иногда плачутся мне, что не могут так спокойно, как я, творить, потому что должны три дня в неделю читать лекции в университете, чтобы иметь возможность платить за квартиру и так далее… Знали бы они что здесь делается! Но, с другой стороны, я счастлив, что за эти 6 лет, когда я здесь, в Петербурге, я наработал столько, сколько за всю жизнь можно не успеть сделать! За 6 лет моя фирма выпустила более 600 альбомов, это как! Я понимаю, что это абсурдное число! Если бы какой-то писатель пришёл и сказал, что за 6 лет настрочил 600 романов, ему бы ответили, что он графоман, что ему делать больше нечего. - Юрий, это возможно только потому, что для Вас каждый творческий акт – это готовое музыкальное произведение…  - Это понятно. И я счастлив, что тот метод, который мне посчастливилось открыть,

- он мне и позволяет это делать. Если бы я ещё не ленился! Если бы я пахал не 6 часов в день, как у меня получается стабильно, а, скажем, часов 12! У меня бы не 500 дисков было, а 5000 дисков выпущено за это время.   - Юрий, а что Вы можете сказать о своём открытии именно как об открытии? - Пока не могу сказать. Я не занимался анализом этого, хотя, чувствую, надо бы книгу написать об этом. Меня останавливает что-то, чисто интуитивно, потому что я чувствую, что всё отрицательное в других сторонах жизни накапливается таким образом, что я не должен заниматься этим, своим личным, я призван делать нечто другое.  - Вы помните своё состояние во время импровизации?  - Если только, может быть, вспомнить механизм возникновения этого состояния… Наверное, это такой самообман: потому, что если я себя не обману, если внутренне вдруг не почувствую, не проконстатирую – безмысленно, без слова, без смысла, - что я гений, что я способен, если я не преодолею всегда присуствующий страх неудачи, вряд ли я что-либо сделаю.

Это идёт уже на автоматическом уровне, это цепочка каких-то действий в мозгу, в душе. Естественно, потому что страшно ведь, я же всем говорю не то, что ученикам, у меня, а тем, кто что со мной импровизирует: "Главное в импровизации – это смелость! Если человек не смел, то, как бы он не был подготовлен, каким бы виртуозом не был – он ничего не сделает!" Нужна смелость в характере… - В духе, может быть.. Вы хотите безусловности таких человеческих представлений… - Может быть. И, может быть, человек, трусоватый по натуре… - Не сможет быть импровизатором?  - Он сможет быть импровизатором, если вдруг обнаружит в себе возможность быть смелым.   - Если он почувствует, что способен преодолеть этот порог…  - Наверное, или преодолеет и почувствует в себе этот  кайф смелости. Не безудержности безалаберной, а порыв одухотворнности…

-  Понятно.

 - Ну вот, если есть смелость, и человек ещё что-то умеет… Может,  даже и необязательно что-то блестяще уметь, хотя, конечно, всё понятно, если в джазе – играет Петя Иванов или  играет Оскар Питерсен – разница чувствуется мгновенно! Ну потому что один с детства оттачивал технику и отточил её так, что всё встаёт дыбом, чувствуешь – как? – запредельно же! Я в силу своей лени и своего антагонистического отношения к чему-то кем-то сделанному всегда пытался выработать свой подход, свой стиль к издаванию звуков. И поэтому для меня школьные арпеджио, школьные гаммы и все эти джазовые приёмчики, которые у всех есть, мне неинтересны. Я выработал свои приёмчики, которые поэксплуатировал уже так, что мне самому они уже набили оскомину, навязли в зубах, и хочется от них отойти. В конце концов я могу от них отойти, чувствую, что могу отойти, а могу и нет, потому что это уже стало моим стилевым признаком и бросить жаль, думаю, "как же я это брошу"… Но если взять мою музыку и послушать, то можно понять, что я в какой-то период использую одно, оно у меня в разных ракурсах и разных позах представлено, потом я ещё что-то эксплуатирую, потом я использую это вместе, в конце концов мне становится скучно…
 

	- И Вы начинаете ещё что-то искать…- И Вы начинаете ещё что-то искать…  - Да, я начинаю ещё что-то искать. Или в конце концов я опять возвращаюсь к этим гаммам, к этой простоте, лапидарности изложения, вспоминаю о том, что Прокофьев называл "двухэтажной музыкой" – такой простенький контрапункт и так далее. А иногда меня опять тянет в такие сложности, в такие вертикали, в такие многоплановые композиции, полиритмические, политемповые… Как, например, одна из моих серий "Искусство интрофонии", которую я начал в 1997, когда я уже вернулся из второй долгой зарубежной поездки -  Швеции, Германии и Франции, и которую хотят номинировать на Киотскую премию.  - А что Вы можете сказать о современной музыке в нашей стране? - Я бы хотел уточнить понятие: наша страна – это СССР. И понятия "современная музыка" на территории нашей СССР-России и на Западе – это два абсолютно разных понятия. У нас "современная музыка" – это музыка "хип-хоп" и прочее. Хотя я ничего плохого не могу сказать о "хип-хопе", танцевальной и прочей такого рода музыке. Это попса. . На западе "современная музыка" – это направление серьёзной экспериментальной музыки, то, что
	творят серьёзные профессиональные композиторы сегодня, то что называется "сontemporary music". У нас современная музыка – это диджеи, это электронная музыка, это клубная музыка, музыка танцхолла.  - Она функциональна? - Да, это функциональная, развлекательная музыка. - А есть у нас композиторы, которые творят нефункционально?  - Есть, несколько имён я назвал бы, но, наверное, не имеет смысла. Те два-три имени, которые я назвал бы, они либо ушли из жизни, либо покинули Россию. Прежде всего это уже упоминаемая мною София Губайдуллина. Это великий композитор, что называется, Божьей милостью. Она живёт под Гамбургом, я был у неё в гостях. А ещё из композиторов – приблизительно моих ровесников – я не могу назвать никого. В России. Из людей постарше, из живущих – не знаю, практически, наверное, никого, чтобы  не обижать. Я могу назвать имя "Х", но это для меня не будет уровень, скажем, Валерия
	Александровича Гаврилина или Альфреда Гарриевича Шнитке. Они ушли, они великие. Они были, их практически не замечали, они были бы живы, если бы жили, например, в Америке (Гаврилин ушел из жизни, по-моему, 62 года, Шнитке примерно в 56 лет). Великий Николас Слонимский, я с ним встречался, умер на 102 году жизни в Лос-Анжелесе. Это целая эпоха великих композиторов, которых у нас никто не знает.   - Юрий, можно ли что-то сделать, чтобы музыка, не только функциональная, но и другая, была более востребованной? - А не надо ничего делать особенно. Нужны чисто социальные условия. Если общество более или менее благополучно – потому полностью благополучных обществ быть просто не может – когда уже есть нормальные и условия, и устои жизни, когда люди понимают, что каждый день к  чему-то можно уже стремиться, тогда и появляются условия для востребованности иной, чем просто танцевальная, музыки. - Как Вы относитесь к компьютерной музыке?

- Нормально. Я к любой музыке отношусь нормально, главное – кто её делает, зачем, для чего…

 - В каком состоянии…

 - Конечно. Что касается импровизации… Как-то Станиславский сказал, что "лучшая импровизация – это подготовленная импровизация". Я, споря с ним, скажу, изменив только одно слово: "Самая лучшая импровизация по Юрию Касьяннику – это вдохновенная импровизация".

 - Медитативная…

 - Именно вдохновенная.

 Какая разница между медитацией и вдохновением?

 - Во-первых, я скажу, что человек сознательно входит в медитацию, и совершенно необязательно, что к нему придёт вдохновение. К человеку вдохновение может придти, и он вдохновенно будет что-то делать, даже если он не находится в состоянии медитации… Но когда человек привык вдохновляться, то он знает, что в каких-то особых условиях есть шанс, что оно придёт… А может, и не придёт.

 - Вдохновением можно управлять?

  - Нет. Если бы им можно было управлять, это была бы дешёвка. Как любовь. Любовь-то не управляется…

 -Просто случается…

 - Конечно. У одного чаще, и другого – реже. У одного концентрированнее, интенсивнее, у другого – растянуто по времени, не очень концентрированно, и поэтому чувствуется: что-то в этом есть, что-то в этом есть, да-да-да… а… не то! Вдохновение случается, но не такой интенсивности, как, например, у Чайковского, и всё, и ты уже взят, всё! Или может быть, как у Филиппа Гласса, завораживает, завораживает, и, в конце концов улетаешь – и всё, и думаешь: чёрт возьми, я их в детстве играл, эти арпеджио, а он из этого сделал музыку… А взять обыкновенную соль-мажорную гамму – главная тема "Щелкунчика". Из обыкновенной гаммы Чайковский гением своим сделал музыку, от которой мурашки бегут по спине!

 - Главный признак, что музыка действует. Сколько бы не проходило времени.

 - Да, конечно.

 - То есть музыка – язык не только интернациональный, но и вневременной?

 - Да. И Чайковский, как впоследствии и Стравинский, прославился тем, что мог из любой ерунды сделать конфетку, он был мастером ощущения. Для него были осязаемы этот малый интервал, эта малая терция – осязаемы, до боли…

 - Для него это было пронзительно…

 - Да, и он её мог пронзить, эту музыку, собою. И эта музыка пронзала его.

 - Такое возникало взаимопереплетение.

 - Конечно же. И когда есть эта острая чувственность чувствительности, тогда на этом острие и возникает искра вдохновения. Он часто говорил, когда его спрашивали: "как вы можете так вдохновляться?": "А я и не вдохновляюсь, я просто сажусь и работаю."

 - Юрий, а Вам свойственен такой подход – "каждое утро сажусь и работаю"?

- К сожалению, нет. Я каждую ночь сажусь и работаю.

- Понятно.
 
 - К Вам ночью чаще приходит вдохновение?

 - Ночью тихо, для меня это важно.

 - Легче войти в творческое состояние?

 - Да, мне это нужно, чтобы ОТТУДА взять, зацепить, что мне надо. Там всё есть. Есть там, наверное, Высший Разум…

 - Вы это чувствуете?

- Нет, я этого не чувствую, потому что, если бы я это чувствовал, я, опять-таки, долго бы не жил… Скорее, я не чувствую. Я это не чувствую и не могу это утверждать. Я могу просто…

 - Скажем, догадываться…

 - Да, я могу догадываться, что это так.

 - Это происходит неосознанно?

 Я бы сказал так: осознанно-неосознанно – через дефис.

- Вы очень разносторанний человек, Юрий. А стихи пишете?

- Пишу?
- А как сочетаются музыка и стихи?

 - Тут либо сочетаются, либо нет. Знаете, это как деньги и любовь. Либо это есть, либо этого нет. Может быть любовь наполовину

 - Нет, не может? А у стихов и музыки, как по-Вашему, Юрий, одна природа?

 - Вообще у творчества одна природа – это вдохновение.

 - Вы абсолютно правы. И всё-таки, в стихах есть музыка?

 - Мы можем сказать, что в поэзии есть музыка, а в музыке есть поэзия?

 - А внутренняя основа стихи – ритм?

 - Вы знаете, раньше, в эпоху Возрождения, например, стихи вообще не говорили, а пели – скальды, барды, трубадуры. Тогда ж ещё не писали
 
- Юрий, творческое состояние – самое прекрасное состояние в жизни?

- Я бы сказал, что самое прекрасное состояние – это любовь.

- В музыке тоже есть любовь…

 - Я понимаю, но для меня это именно влюблённости реальности, состояние любви к женщине. Думаю, что это главный и единственный двигатель…

 - Для того же вдохновения?

 - Да, конечно. Но опять же, как музыкант, не первый раз с музыкой встречающийся, скажу, что, видимо, у меня есть возможности вызывать у себя состояния, близкие к влюблённости…

 - В процессе творчества?

 - Да. Меня может подтолкнуть к этому немного позабытый тембр или звучание какого-то инструмента… Или нечто иное…

 - Юрий, эти состояния – состояние влюблённости и творческое состояние – похожи?

 - Нет, по-моему не похожи. У них разные источники и разные возможности. И цели, если у них есть, разные. Да и что бы стоило это творчество, если бы не было любви? Да ничего! Самое главное – это любовь!
 

Официальный сайт композитора Юрия Касьяника - http://www.uriel.spb.ru

 

Интервью провела Лариса Корякина

Предыдущая страница